ДЮК СТЕПАНОВИЧ

ДЮК СТЕПАНОВИЧ

Дюк Степанович

  Далеко-далеко, за синими морями, за высокими горами, в Индии заморской, в богатой Волынь-земле жил добрый молодой купец Дюк Степанович.

  Не ясный сокол пролетел, не белый кречет вспорхнул — то молодой Дюк поехал охотиться на гусей, лебедей, на малых серых уток. Расстрелял Дюк свои золотые стрелы, не убил ни одной птички; еще вынул три стрелы, самые драгоценные, и те извел напрасно. Покачал Дюк головою и говорит сам себе:

  »Извел я напрасно свои дорогие стрелы, а были стрелы на три грани гранены, пером сизых орлов оперены; ручки у стрелы были яхонтами разубраны, где летит стрела — луч света бросает за собой; днем светит, словно луч солнца красного, вечером — словно луч ясного месяца».

  Собрал Дюк свои стрелы в колчан и вернулся в родной Галич.

  Приехал Дюк домой, когда в церкви шла вечерня, и пошел к божьему храму на церковное крыльцо встречать свою родимую матушку.

  Вот выходит из церкви Дюкова матушка; кланяется ей Дюк низко, достает до земли кудрями, просит у ней благословения:

  — Государыня, родимая матушка! во всех городах я побывал, не был только в городе Киеве у ласкового князя Владимира; благослови меня съездить в Киев!

  Отпустила его родимая матушка, на прощанье дала родительское наставленье:

  — Слушайся меня, свет мой Дюк Степанович, не езди к Киеву прямой дорогой, поезжай дорогой окольной. На прямой дороге есть три заставы великие; стоят на одной высокие горы, разойдутся и опять сойдутся, поедешь не вовремя — тут тебе и живому не быть. Есть на прямой дороге гнездо диких птиц. Как поедешь мимо, склюют тебя те птицы и вместе с конем. А на третьей заставе лежит Змеище Горынище о двенадцати хоботах, проглотит тебя та змея вместе с конем. Еще тебе мой совет: как будешь на пиру у князя Владимира, не хвастайся своим сиротским именьицем, не доведет до добра напрасное хвастовство.

Дюк Степанович

  Простился Дюк с матерью, пошел на конюшню выбрать себе в дорогу жеребца неезженого — выбрал косматого бурушку; была у бурушки грива в три сажени длиною, на все стороны развевалась, словно скатный жемчуг рассыпалась. Оседлал Дюк своего бурушку, Бахмата-коня, черкасским седельцем ценою в две тысячи, с серебряными подпругами, с булатными стременами заморскими, накинул попону, красным золотом, серебром строченную, ценою в три тысячи; взял Дюк с собою свое цветное платье, захватил и дорогие стрелы.

  Выехал Дюк… Как взвился бурушка — первый скачок сделал — на целую версту ушел, а со вторым только его и видели: с горы на гору он перескакивал, реки и озера перелетывал.

  Приехали они к первой заставе; не успели горы сдвинуться да раздвинуться, как они мимо проскользнули; приехали и на вторую заставу — не успела птица крыльев расправить, как они промелькнули, и на третьей заставе еще змей хобота не успел протянуть, как они уже за версту были.

Дюк Степанович

  Наконец, в поле наехал Дюк на шатер белополотняны и, не подумав, крикнул громким голосом:

  — Эй, кто там стоит в белополотняном шатре? Выходи с Дюком побороться!

  Сначала никто не ответил ему; тогда Дюк крикнул и второй и третий раз и разбудил спавшего богатыря.

  Раскаялся Дюк в своих неразумных словах, когда увидел, что из шатра вышел к нему навстречу сам Илья Муромец.

  — Что кричишь, Дюк, во всю голову,— говорит старый богатырь,— или хочешь со мною силами померяться?

  — Нет, славный Илья Муромец,— отвечает Дюк смиренно,— одно на небе солнце красное, один на свете богатырь Илья: кто с ним померяться захочет силами — тот сложит бою голову.

  Полюбились Илье эти речи, и говорит он Дюку:

  — Как будешь ты в Киеве, добрый молодец, если станет кто обижать тебя на честном пиру,— дай мне знать, я тебя из беды выручу.

  Поехал Дюк дальше, поспел он в Киев к заутрени; пошел в соборную церковь Божией матери, осенил себя по обычаю крестным знамением, отдал низкий поклон на все четыре стороны и занял место между Владимировыми боярами: Бермятой Васильевичем да Чурилой Пленковичем; сам посматривает на свое цветное платье, не обрызгал ли его ненароком, не испортил ли по дурной погоде.

  Спрашивает его князь Владимир о роде-племени.

  — Свет государь, приехал я из Галича, из Индии богатой, зовусь Дюком Степановичем, а родом боярский сын.

  — Скажи, добрый молодец, давно ли ты из Галича?

  — Вчера я после вечерни выехал из дома — сегодня в Киев поспел к заутрени.

  Говорят между собою князья и бояре:

  — Что за сказки рассказывает нам богатый молодец! Прямой дорогой из Галича в Киев нельзя проехать меньше трех месяцев, да и то на хорошем коне.

  — Дороги ли у вас в Галиче кони? — спрашивает Владимир.

  — Свет государь! есть у нас кони и по рублю, иной и два рубля, иной и все пятьсот, а моему бурушке и цены нет.

  Говорят тут князья и бояре:

  — Не видать, чтобы Дюк был боярским сыном: больно много хвастается, держать себя не умеет. Больше похож он на мужика деревенского; жил, вероятно, у купца, украл у хозяина цветное платье, а как жил у боярина — своровал себе коня и похваляется напрасно.

  Однако, отстояв божию службу, вышли они все вместе на улицу. Идет Дюк, посматривает на свои сафьяновые сапожки, на длинную шубу, головой покачивает.

  Смеются бояре:

  — Еще не налюбовался, молодец, на свое цветное платье, никогда еще, верно, такого не нашивал.

  Отвечает Дюк:

  — Не потому я осматриваюсь, что любуюсь на свое цветное платье, а вижу, что все у вас в Киеве не по-нашему: у нас в Галиче, как идет моя матушка домой из церкви — везде по улицам настланы мостки дубовые, по мосткам положены суконные постилочки; впереди идут слуги с лопатками и метлами — очищают дорогу; пройдешь — не запылишь сафьяновых сапожек, не запачкаешь цветного платья.

  Как пришли гости в терем, сели за столы белодубовые — пьет Дюк вино, головой покачивает:

  — Все у нас в Галиче не по-вашему: у матушки моей погреба вырыты в земле глубиной в сорок сажен; зелено вино привешено на серебряных цепях в крепких бочках; в поле из погреба проведены трубы; повеет ветер из поля в погреб, всю сырость на воздух вынесет, и вино не затхлое, не горькое в бочках, а свежее, крепкое, не то что у вас в Киеве.

  Ест Дюк крупитчатый калачик, нижнюю корочку отламывает. Спрашивает Чурило Пленкович:

  — Что это ты, Дюк, чванишься, не ешь нижней корочки?

  — Не гневись на меня, Солнышко-князь, а только пекут у тебя калачи не по-нашему, в глиняных печках, вытирают печи сосновой мочалкой; оттого нижняя корочка пригорает, сосной пахнет. У моей государыни матушки печки муравленые, метелки шелковые, в медвяной росе омытые, зато и вкусны калачи: один съешь — другого хочется.

  Стало тут досадно Чуриле, что так хвастается Дюк, и говорит ему Чурило:

  — Правда ли все, что ты рассказываешь, добрый молодец? Давай-ка побьемся с тобой о заклад, чтобы нам три года друг перед другом по Киеву красоваться, каждый день надевать новое платье цветное, одно другого наряднее: кто первый отступится и проиграет — заплатит восемьсот рублей.

  И поручились тут все на Чурилу: и князь, и княгиня, и бояре, и купцы — за Дюка никто не ручается.

  Догадался Дюк, как ему поступить — сел он за стол, написал письма скорописчатые, припечатал их к стрелам, расстрелял стрелы в чистое поле. Одну стрелу нашел Иль Муромец, прочитал Дюково письмо, прискакал в Киев, поручился за Дюка; на заклад поставил коня и свою голову.

  Написал Дюк еще письмо своей родимой матушке, положил в сумочку, а сумочку спрятал под седло и послал в Галич своего верного бурушку.

  Говорят дома слуги Дюковой матушке: — Видно, нет в живых, государыня, твоего любимого сына, что бурушка один прибежал домой!

  Горько заплакала Дюкова матушка. Стали слуги расседлывать бурушку и нашли письмо. Обрадовалась Дюкова матушка, что жив милый сын. Напоили бурушку ключевой водой, накормили белояровой пшеницей. Выбрала матушка для Дюка несколько сот перемен цветного платья на три года, привязала к седлу; назад поехал бурушка в Киев.

  Стали Дюк с Чурилой щеголять по Киеву: что ни день — новый наряд; пришел и последнего года последний день. Одел Чурило сапоги из зеленого сафьяна с острыми носками, серебром шитыми, подбитые золотыми гвоздями, надел соболью шубу с золотыми пуговицами, на каждой пуговице вылито по доброму молодцу, в петлях вышито по красной девице; как проведет Чурило по пуговицам — начнут красные девицы наливать вина добрым молодцам, проведет по петлям — добрые молодцы на гуслях заиграют; еще надел Чурило высокую шапку пушистую, спереди не видно лица белого, сзади шапка закрывает Чуриле всю голову.

  Только Дюк нарядился еще богаче: надел лапти, семью шелками шитые, дорогими камнями разукрашенные, днем камни горят, как солнце, вечером, словно ясный месяц. Была на нем богатая шуба парчовая, в пуговицах вышиты диковинные звери, в петлях вышиты лютые змеи; проведет Дюк по пуговицам — заревут дикие звери, проведет по петлям — засвистят, зашипят лютые змеи; от того реву и свисту все в Киеве на землю ничком попадали.

  Выиграл Дюк заклад в восемьсот рублей, а Чурило тут же новый заклад выдумал:

  — Испытаем, Дюк, наших добрых коней, чей конь через Днепр-реку перескочит, а в заклад поставим свои буйные головы: кто проиграет — тому голову с плеч долой.

  Говорит Дюк:

  — Придумал ты, Чурило, неладное: твой конь живет в холе и в неге, а мой устал от дальней дороги!

  Пошел Дюк к своему бурушке, обнял его за шею, призадумался крепко.

  Говорит бурушка:

  — Не бойся, Дюк Степанович, перескочу я через Днепр, хватит у меня сил с Чурилиным конем потягаться; он ведь мне меньшой брат, а больший мой брат служит Илье Муромцу, а второй у Добрыни Никитича.

  Настало утро; на Днепре видимо-невидимо народа: все пришли смотреть на Чурилу и Дюка. Вдруг в степи пыль поднялась — прискакал Илья Муромец в случае беды заступиться за Дюка, как обещал ему.

Дюк Степанович

  Шириной река в три версты. Смотрит на Днепр Чурило — сам испугался, да нечего было делать; разогнал Чурило своего коня и прыгнул первый… Попал Чурило в середину Днепра, а как Дюк прыгнул — перескочил реку, еще на версту берега прихватил да Чурилу по дороге из Днепра вытащил.

  Пришел конец Чуриле, да князь с княгиней попросили Дюка отпустить им их стольника, не рубить его буйной головы, и Дюк отпустил его.

  И задумал Владимир послать посла в Галич переписать Дюково богатство.

  Говорит Дюк:

  — Не посылай, князь, Алешу Поповича — у Алеши глаза завидущие, увидит он мое богатство, глаза у него разбегутся — ничего он и не перепишет; пошли лучше Добрыню Никитича.

  И поехал Добрыня в Галич. Видит — среди города стоят три высоких терема; отроду Добрыня такой красоты не видывал; вошел Добрыня в главный терем, вступил в богатую палату; видит — сидит в ней старушка вся в шелку да в бархате, а около нее стоят пять сенных девушек.

  Говорит Добрыня:

  — Здравствуй, Дюкова государыня-матушка.

  Отвечает старушка:

  — Я вовсе не Дюкова матушка, а только матушки его прислужница.

  Совестно стало Добрыне за свою ошибку, пошел Он дальше по хоромам; видит — сидит в большой палате старушка вся в серебре, около нее десять сенных девушек; кланяется ей Добрыня.

  — Ошибся ты, добрый молодец, я не матушка Дюку, а только его стряпуха; Дюкова матушка у обедни; если хочешь, пойди к ней навстречу.

  Пошел Дюк к церкви — видит, идет от обедни Дюкова матушка; впереди слуги сукном мостки устилают; одни идут с метелочками, дорогу очищают, другие несут над госпожой, своей зонтик; самое ее тридцать девушек поддерживают под одну руку да тридцать — под другую. Платье на ней цветное; вышиты на нем солнце и месяц и частые звезды и зори майские нарисованы.

  Поклонился ей Добрыня, рассказал, зачем приехал; приказала она принести золотые ключи, отворила Добрыне амбары, где спрятаны были товары заморские, отворила погреба глубокие, где казна была схоронена. Считал Добрыня, считал, отступился. И написал Добрыня в Киев письмо:

  »Если бы привезти из Киева бумаги на шести возах да чернил на трех, то и тогда не описать Дюкова богатства».

  Увидели тогда в Киеве, что правду сказал удалый добрый молодец; подивились люди немало его богатствам несметным, его казне несчетной.

"Богатыри и Витязи Русской земли" составитель Н.И. Надеждин