ДУНАЙ ИВАНОВИЧ

ДУНАЙ ИВАНОВИЧ

Дунай Иванович

  Пирует ласковый князь Владимир-Солнышко в стольном своем славном городе Киеве. Гостей видимо-невидимо сидит за столами белодубовыми: тут и князья-бояре и богатыри могучие; тут и купцы торговые, и мужики деревенские. Длится пир и день и два: вино и мед рекой льются; нет конца переменам яств сахарных.

  Посмотрел Солнышко на веселых гостей своих, пригорюнился, призадумался да и говорит:

  — И все-то здесь у меня на пиру добрые молодцы женатые, у меня одного нет жены, а у вас княгинюшки. Не с кем жить мне, не с кем совет держать. Кто из вас не знает ли для меня невесты? Чтобы лицом была пригожая и речи умела вести разумные: была бы мне доброй женой, а вам княги-нюшкой ласковой.

  Молчат все гости в ответ на речь князя; младший за старшего прячется. Один только добрый молодец, богатырь Дунай Иванович, вышел из-за стола, поклон князю низкий отдал и промолвил:

  — Князь Солнышко! знаю я для тебя невесту: в литовском царстве у короля есть две дочери-красавицы: старшая Настасья-королевична все по полю чистому ездит, ищет подвигов богатырских; младшая Евпраксия живет дома, сидит в тереме высоком, тридесятью замками заперта, чтобы солнышко не пекло ее лица белого, чтобы добрые люди красоты ее несравненной не сглазили. Во всем свете не сыскать другой такой красавицы и разумницы, как Евпраксия-королевич-на: будет она тебе, князь, хорошей женой, а нам княгиней ласковой.

  Понравились Владимиру речи Дуная.

  — Возьми ты у меня, Дунаюшка,— сказал он,— сорок тысяч воинов, возьми и казны золотой, сколько надобно, и поезжай скорее в Литву сватать за меня прекрасную Евпраксию: если не отдадут ее тебе добром, добудь силою, только привези мне мою суженую, а я тебя награжу всем, чего сам пожелаешь: и городами с пригородами, и селами с приселками, и серебром, и золотом, и скатным жемчугом.

  И поднес князь богатырю чару зелена вина в полтора ведра.

  Взял Дунай чару одной рукой, выпил ее единым духом — не поморщился; взыграло в нем сердце богатырское; говорит Дунай князю:

  — Солнышко Владимир! не надо мне ни казны, ни воинов. Отпусти только со мной в Литву моего любимого товарища, Добрыню Никитича, да дай нам двух коней неезженых, да две плетки нехлестаные, да два новых седелышка черкасских!

  И наутро выехали два богатыря из стольного Киева: видели, как они на коней садились, только не видели, как они в путь-дорогу ехали: вспорхнули добрые молодцы, словно два сокола — только их и видели.

Дунай Иванович

  Едут не день, не два — едут неделю-другую и приехали в Литву храбрую, прямо на двор королевский. Говорит Дунай Добрыне:

  — Останься пока, Добрынюшка, около коней во дворе королевском и сам поглядывай на окна палат белокаменных: если что понадобится да позову тебя — поспеши мне на помору.

  Расстались богатыри. Идет Дунай во дворец к королю литовскому. Знает добрый молодец обычаи заморские: крестом себя не осеняет, богу не молится — кланяется королю в пояс.

  Узнал король Дуная, обрадовался.

  — Здравствуй, Дунаюшка, куда путь держишь? Еще послужить мне не хочешь ли? Был ты мне верным слугою: год прожил конюхом, а другой год чашником, а третий стольником; за твои службы усердные посажу я тебя за большой стол на большое место, ешь, пей досыта.

  — Батюшка король! — отвечает Дунай.— Приехал я с добрым делом: послал меня ласковый Владимир-князь сватать за него дочь твою, прекрасную Евпраксию-королевичну. Прислал тебе Солнышко на этом и грамоту свою государскую.

  Нахмурился король, разгневался:

  — Не за свое ты дело взялся, Дунай Иванович. Где же это видано, чтобы младшую дочь раньше старшей присватывать, замуж выдавать!

  И позвал король своих татар:

  — Возьмите-ка вы Дуная за белые руки да заприте его в погреба глубокие, закройте решетками железными, задвиньте досками дубовыми, сырой землей сверху засыпьте. Пусть погостит у нас в глубоком погребе, на досуге думу раздумает.

  Вскочил тут Дунай из-за стола на резвые ноги: как уперся руками в столы белодубовые — все столы закачались, посуда порассыпалась, напитки поразливались, все татары перепугались. Перескочил тут Дунай через золотой стул, схватил татарина за ноги, стал им направо-налево помахивать, других татар побивать. Сам король со страху бегает по палате, шубой от Дуная прикрывается, уговаривает доброго молодца:

  — Уймись, свет Дунаюшка, не гневайся, попомни мою прежнюю хлеб-соль королевскую, не губи моего народа, слуг верных. Садись лучше со мной за дубовый стол; отдам за князя Владимира дочь свою Евпраксию; дам в приданое и коней добрых, и казны, сколько надобно.

  — Не умел ты меня, добра молодца-свата, честью встретить, так я без тебя управлюсь; сам возьму, что мне понравится!

  Пошел Дунаюшка по палатам королевским: в дверь плечом упрется — и ключей не надо: сами двери настежь отворяются; и добрался Дунай до высокого золотого терема, где сидела за тридцатью дверьми, тридцатью замками запертыми, прекрасная королевична Евпраксия.

  Спрашивает Дунай Евпраксию:

  — Пойдешь ли, красная девица, замуж за нашего князя — Владимира-Солнышка?

  Отвечает королевична:

  — Три года я о том бога молила, чтобы мне за вашего князя замуж выйти!

  Взял тогда Дунай королевичну за белые руки, прихватил с собой и слуг королевских, и золотой казны — выходит на двор палат белокаменных, а на дворе Добрынюшка как услыхал, что обижают Дуная, принялся с татарами расправляться: уложил народу семь тысяч и псов пятьсот штук без малого.

  Увидав Дуная с Евпраксией, унялся тут Добрыня, положил гнев на милость. Сели богатыри на коней и выехали в раздолье чистое поле вместе с невестой княжеской.

  Говорит по дороге Евпраксия прекрасная:

  — Слушай, тихий Дунаюшка Иванович, есть у меня сестрица молодая, Настасья-королевична: ездит она в чистом поле, богатырствует; носит доспехи булатные, стрелы каленые пускает; силушку дал ей бог великую. Смотри не делай ей зла, если с ней в поле встретишься.

 

  Едут богатыри день, другой, застигла их в пути ноченька темная; поставили они палатку белую полотняную, в ногах привязали добрых коней, в головах воткнули острые копья, в правую руку взяли саблю, а в левую кинжал булатный и легли спать. Спят крепко, отдыхают, однако слышат сквозь сон, как какой-то татарин ездит по чистому полю.

  Встали раненько утром, росой умылись, богу помолились, в путь пустились; слышат — едет за ними татарин в погоню.

  Говорит Дунай Добрынюшке:

  — Вези-ка ты, Добрынюшка, Евпраксию-королевичну в Киев к Владимиру с великою почестью, а я хочу с богатырем силой померяться!

  Так и сделали.

  Повернул Дунаюшка коня за татарином вослед.

  Ехал долго ли, коротко ли, догнал татарина; не затеял Дунай сразу битвы, стал с богатырем разговаривать.

  — Зарычи-ка ты, татарин, по-звериному, засвисти по-змеиному!

  Засвистал, зарычал татарин: в чистом поле камушки рассыпались от его крику молодецкого, травушка полегла, повяла, цветочки с корнями повыдернулись, сам Дунай с коня свалился.

  Вскочил Дунай, бросился на татарина; завязалась между ними борьба великая: скоро повалил Дунай татарина на землю, стал Дунай богатыря расспрашивать:

  — Скажи, добрый молодец, не утай, как звать тебя по имени, какого ты роду-племени?

  Отвечает татарин:

  — Если б я тебя с коня сшиб — не стал бы я тебя об имени твоем расспрашивать, а распорол бы булатным кинжалом твою грудь белую.

  Уже поднимает Дунай свой кинжал булатный, да вдруг сердце в нем встрепенулось, руки в плечах застоялись, не поднимаются руки на татарина.

  Говорит ему татарин:

  — Как это не узнал ты меня, тихий Дунаюшка: разве мы прежде по одной дорожке не езживали, за одним столом не сиживали?

  Узнал тут Дунай Настасью-королевичну, обрадовался.

  — Поедем же со мной, красная девица, в стольный Киев; в церкви божией повенчаемся — будешь мне женою!

  Сели они на коней и поехали в Киев: поспели к тому времени, как в соборной церкви венчали прекрасную Евпраксию с князем Владимиром. Тут же повенчали и Настасью-королевичну с Дунаем-богатырем, и затеялся великий пир в палатах великокняжеских.

  Пируют день, другой; развеселились гости; сам Дунай на радостях расхвастался:

  — На всем свете не найдется второго такого богатыря, как Дунай Иванович: князя Солнышка женил, самому себе по сердцу жену нашел.

  — Не хвастайся, свет Дунай Иванович,— говорит ему молодая жена,— есть и получше тебя богатыри: никто не поспорит красотой с Чурилой Пленковичем, смелостью с Алешей Поповичем, вежеством1 с Добрыней Никитичем. Есть и мне чем похвастаться, даром что я женщина: никто не поспорит со мной уменьем стрелять из лука. Выйдем-ка в чистое поле; положу я свое колечко серебряное тебе на голову, за колечком поставлю острый нож; как пущу я из лука стрелочку каленую, пройдет стрела через колечко по острию ножа, расколется на две равные половинки; на глаз будут половинки равны, на вес верны.

  — Посмотрим,— говорит Дунай,— не даром ли ты хвастаешься!

  И пошли они в поле; стала Настастья стрелы пускать; каждая стрела сквозь колечко проходит, на острие ножа на две равные половинки раскалывается.

  Захотелось и Дунаю попробовать свое уменье, да не тут-то было. Стал стрелять; первый раз стрелял — не дострелил, а второй раз — перестрелил.

  Рассердился Дунай на жену; стыдно ему стало, что она, женщина, лучше его стрелять умеет, и говорит ей грозно:

  — Становись-ка в третий раз передо мной — теперь уже выстрелю я как следует — не промахнусь.

  Видит Настасья — недоброе муж замышляет; упала перед ним на колени, просит, молит:

  — Прости мне, Дунаюшка, похвальбу мою неразумную, побей меня, накажи — только не казни лютой смертью!

Дунай Иванович

  Не слушает Дунай, крепкий лук натягивает и пустил стрелу Настасье прямо в темечко, и не охнула бедная, как сноп на землю повалилась.

  Спохватился тут Дунай: жалко ему стало молодой жены своей.

  — Погубил я душу невинную; пусть же там, где пала головушка белой лебеди, и сокол ясный голову свою сложит!

  Взял Дунай свой острый меч и пронзил им свою грудь белую.

  И потекла Дунай-река от крови его богатырской, а от крови Настасьи другая потекла быстрая реченька: одна река в другую вливается, на быстрые ручейки распадаются, по земле светлыми струйками разливаются.

"Богатыри и Витязи Русской земли" составитель Н.И. Надеждин

  

 


 

КОММЕНТАРИИ

1 Вежество — образованность, ученость.