ЗАГОВОРЫ
А. Ремизов. Медведчик
Шел медведчик большой дорогой, вел медведей. С медведями ходить трудно — медведь так в лес и смотрит, тоже поваляться охота в теплой берлоге — берлога насладена медом! — вот и изволь на скрипке играть, отводи душу медвежью.
Застигнул медведчика вечер: куда ему с медведями, такое позднее время! А стоял у дороги постоялый двор богатый. Просит медведчик у дворника пустить на ночлег…
Остался медведчик с медведями в бане. И тепло ему, и медведям тепло, да все неспокойно что-то, сам не спит и медведи не спят: Миша лапу сосет, а медведица Кулина ноздрями посвистывает.
Стал медведчик, потрогал лапы, потрогал уши медвежьи.
«Постой, — подумал, — прочитаю заговор, чтобы медведей ножи не брали, кто знает!»
— Мать Сыра Земля! — поклонился медведчик Мише, поклонился Кулине. — Мать Сыра Земля, ты железу мать, а ты, железо, поди во свою матерь землю, а ты, древо, поди во свою матерь древо, а вы, перья, подите во свою матерь птицу, а ты, птица, полети в небо, а ты, клей, побеги в рыбу, а ты, рыба, поплыви в море, а медведю Мише, медведице Кулине было бы просторно по всей земле. Железо, уклад, сталь, медь на медведя Мишу, на медведицу Кулину не ходите, воротитесь ушьми и боками. Как метелица не может лететь прямо и приставать близко ко всякому древу, так бы всем вам не мочно ни прямо, ни тяжко падать на медведя Мишу, на медведицу Кулину и приставать к медведю Мише и медведице Кулине. Как у медведицы жернова вертятся, так бы железо, уклад, сталь и медь вертелись бы круг медведя Миши и медведицы Кулины, а в них не попадали. А тело бы медвежье было не окровавлено, душа не осквернена. А будет мой приговор крепок и долог.
И только что медведчик заговор кончил, слышит, колокольчик у ворот брякнул, да все резче и громче.
Слышит работник, звонят у ворот, поднялся, и хозяин поднялся, тоже услышал.
— Беги, — говорит, — скорей, отворяй!
Работник к воротам, отворил калитку, посмотреть, а у ворот люди — не такие, он назад, калитку запер, да к хозяину. А уж разбойники давай сами бить и ломать, сорвали ворота да в дом, и сейчас же — овса, сена коням, а себе вина и закуски.
Хозяин видит — дело-то плохо, старается угодить гостям, и вина и хлеба-соли полон дом наставил. А им все мало, до денег добираются, вот куда метят!
— Довольно, — говорят, — тебе, хозяин, копить, уж накопил достаточно, — да за сундук дворников и взялись.
Тут хозяин улучил минуту, пока молодцы из сундуков выбирали, да и пришепни работнику, чтобы в баню сходил к медведчику, помощи попросить медведями.
Работник в баню, к медведчику, рассказал, какая беда у хозяина. Мигнул медведчик Мише, мигнул Кулине, вывел медведей из бани к дому, приказал им службу.
Кулина сердитей и сильнее Миши, — велел ей медведчик в дом идти и управляться, насколько есть мочи, да чтобы маху не давала, и Мише приказал в сенях ждать.
— Случаем тронутся утекать молодцы, — сказал медведчик, — маклашку давать им немилосердную!
Поклонились медведи медведчику, рады, дескать, приказание исполнить, стал Миша в сенях, поднялась на задние лапы медведица и пошла в дом.
А разбойники деньги все обобрали и опять стали гулять, уж в дорогу пили и закусывали, да как посмотрели на это чудовище — космато, велико, голова, что квашня, — от страха так и ужаснулись.
Ну, Кулина не робкая, не заробела, давай их ломать во все свои силы — кому руку прочь, кому ногу прочь, кому черепушку взлупила.
Разбойники за ножи, а нож не берет — погнулись в кольцо ножи, невредима медведица, видят, не сладить, и давай уходить, а Миша в дверях. И кто в сени выскочил, так тут и пал.
Так перебили медведи всех до единого, а было всех двенадцать молодцов, двенадцать разбойников.
Заговор ратного человека, идущего на войну
Еду на гору высокую, далекую, по облакам, по водам, а на горе высокой стоит терем боярский, а в тереме боярском сидит зазноба, заря-заряница, красная девица. Ты, девица, зазноба молодеческая, иду за тебя во рать на супостатов моих, врагов-злодеев. Вынь ты, девица, заря-заряница, отеческий меч-кладенец, достань ты панцирь дедовский, отомкни шлем богатырский, отопри коня ворона. Мне, меч-кладенец, будь другом, мне, панцирь дедовский, будь родным братом, мне, шлем богатырский, будь венцом обручальным, мне, конь вороной, будь удалым молодцом. Выйди ты, девица, заря-заряница, в чистое поле, а в чистом поле стоит рать могучая, а в рати оружий сметы нет. Закрой ты, девица, заря-заряница, меня своей фатой: от силы вражьей, от пищали, от стрел, от борца, от кулачного бойца, от ратоборца, от дерева русского и заморского: от дуба, от вязу, от клена, от ясени, от ели, от рябины, от полена длинного не длинного четвертинного, от липы, от жимолости, от ивы, от сосны, от яблони, от курослепу, от орешины, от можжевельника, от сена, от соломы, от кости, от уклада, от стали, от меди красной, зеленой, проволоки, от серебра, от золота, от птичьего пера, от неверных людей: гулянцов, бухарцов, кобытей, вовулов, бумирцов, турченинов, лунасов, либанов. Вы, дерева, от меня, раба божьего, воротитесь, вы, железо и медь, отлетайте, вы, люди неверные, отбегайте. А буде я ворочусь поживу и поздорову, ино буду, красная девица, тобой похвалятися, своей молодеческой поступью выказыватеся. Твоя фата крепка, как камень-горюч Алатырь; моя молодеческая поступь сильна, как вода мельничная. Дух духом, всех пинком, нет никого, я один поживу, поздорову».
Еще в древности народ был убежден, что вещие жены и знахари всю сущность дела полагают в могуществе чародейного слова и сопутствующих ему обрядов.
Прибегая к обожествленным светилам и стихиям, испрашивая у них даров счастья и защиты от всяких бед, древний человек отдавал себя под их священный покров, что выражается в заговорах следующими формулами: «Пойду я в чистое поле — под красное солнце, под светел месяц, под частые звезды, под полетные облака; стану я в чистом поле на ровном месте, облаками облачуся, небесами покроюся, на главу свою кладу красное солнце, подпояшусь светлыми зорями, обтычуся частыми звездами, что вострыми стрелами, от всякого злого недуга«. Или: «Умываюсь росою, утираюсь (то есть осушусь) солнцем, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистыми звездами…«
Когда древние молебные воззвания перешли в заклятия, чародейная сила их была признана именно за тем поэтическим словом, за теми пластическими выражениями, которые исстари почитались за внушение самих богов, за их священное откровение вещим избранникам: прорицателям и поэтам. Заговоры обыкновенно заканчиваются этими формулами: «Слово мое крепко!«, «Слово мое не прейдет вовек!«, «Будьте, мои слова, крепки и лепки, тверже камня, лепче клею и серы, сольчей соли, вострей меча-самосека, крепче булата; что задумано, то исполнится!«, «Сие слово есть утверждение и укрепление, им же утверждается и укрепляется и замыкается… и ничем — ни воздухом, ни бурею, ни водою — дело сие не отмыкается«.
Старинная метафора уподобила губы и зубы замку, а язык — ключу на том основании, что тайная мысль человека до тех пор сокрыта, заперта, пока не будет высказана языком; язык, следовательно, — ключ, отпирающий тайник души человеческой, по народной пословице: «Губы да зубы — два запора«. Метафора эта нашла для себя знаменательное применение в заговорах; чтобы указать на крепость, нерушимость их заповедного слова, употребляются следующие выражения: «Голова моя — коробея, а язык — замок«, «Тем моим словам губы да зубы — замок, язык мой — ключ; и брошу я ключ в море, останься замок во рту» Или: «Мои уста — замок, мой язык — ключ: ключом замкну, ключом запру, замок в море спущу, а ключ на небеса заброшу«, «Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень-алатырь; а как у замков смычи крепки, так мои словеса метки«, «Ключ моим словам в небесной высоте, а замок в морской глубине — на рыбе-ките, и никому эту кит-рыбу не добыть и замок не отпереть, кроме меня; а кто эту рыбу добудет и замок мой отопрет, да будет яко древо, палимое молнией«…
Эти выражения дают заклятию великую силу; преодолеть ее, уничтожить заклятие так же невозможно, как отпереть замок, ключ от которого закинут в море, или отпереть замок, заброшенный в океан, ключом, закинутым в небеса: «Ключ в небе, замок в море!» Если мы прибавим, что метафора ключа употреблялась для обозначения молнии, отпирающей облачные скалы (камень-алатырь), что ходящие по небу тучи уподоблялись рыбам, плавающим в воздушном океан-море, то поймем всю мистическую важность указанных изречений.
Как язык есть ключ к тайнам души, так молния — огненный язык бога-громовника — есть ключ, с помощью которого отмыкаются уста Перуновы и раздается его громовое слово. Таким образом, на освящение и утверждение заклятия призывался громовник; скрепленный его небесным ключом, заговор получал неодолимую твердость: «Мой заговор крепок, как камень-алатырь!«, «Кто камень-алатырь изгложет, тот мой заговор превозможет!«. Или: «Тем моим словам небо — ключ, земля — замок отныне и довеку!» — то есть одна только божественная сила, которая может изгрызть облачную скалу и которая весною отпирает недра земли, замкнутые зимним холодом, — сила неба с его весенними грозами — в состоянии превозмочь заговор.
Могущество заговорного слова безгранично: оно может управлять стихиями, вызывать громы, бурю, дожди, град и задерживать их, творить урожаи и бесплодие, умножать богатство, плодить стада и истреблять их чумною заразою, даровать человеку счастье, здоровье, успех в промыслах и подвергать его бедствиям, прогонять от хворого болезни и насылать их на здорового, зажигать в сердце девицы и юноши любовь или охлаждать пыл взаимной страсти, пробуждать в судьях и начальниках чувства милосердия, кротости или ожесточения и злобы, давать оружию меткость и делать воина неуязвимым ни пулями, ни стрелами, ни мечом, заживлять раны, останавливать кровь, превращать людей в животных, деревья — в камни — короче сказать, слово это может творить чудеса, подчиняя воле заклинателя благотворные и зловредные влияния всей обожествленной природы…
У нас верили в старину, что бывают счастливые и несчастливые часы, и доселе существует поговорка: «В добрый час сказать, в худой помолчать«; рассказывая о каком-нибудь несчастии или упоминая о нечистом духе, люди спешат прибавить: «Не тут (не при нас) будь сказано!» Таким образом, вера в могущество слова сливается с верой в судьбу, которая определяет людские доли, смотря по тому, кто в какой час на свет родился: в счастливый или бесталанный. И на Руси, и у других славян уцелело много старинных клятв, любопытных по своему эпическому складу и указаниям на древние мифические представления; все они состоят в призывании на недруга карающей руки божества, тяжелых болезней и всевозможных бедствий: «О, чтоб тебя язвило (пятнало или стреляло)!«, «Благое тебя побери!» («благой» — безумный; смысл этого: «Чтоб ты с ума сошел!«), «Колом тебя в землю!» (намек на осиновый кол, которым прибивают умерших колдунов и ведьм)…
Злое, неосторожно сказанное в сердцах слово, хотя бы без всякого желания, чтоб оно сбылось, по народному поверью, никогда не останется без худых последствий. «Чтобы тебя буйным ветром унесло!» — говорит в сказке красная девица, не добудившись своего милого, — и в ту же минуту подхватывает его вихрем и уносит далеко-далеко, в безвестные страны.
На могущество слова опиралась и древняя, языческая присяга, потому что она состояла в торжественном призывании на свою голову различных казней — в случае, если произносимый человеком обет будет нарушен или если даваемое им показание ложно. Договор Олега с греками был скреплен такими словами: «Да не имут (нарушители мира) помощи от бога, ни от Перуна, да не ущитятся щиты своими и да посечены будут мечи своими, от стрел и от иного оружия своего, да будут рабы в весь век будущий«. Доселе обращающиеся в народе божбы и клятвы указывают на то же: «Душа вон!«, «Лопни мои глаза (ослепнуть мне!), коли говорю неправду!«, «Сейчас сквозь землю провалиться!«, «С места не сойти!..«.
Заговоры на любовь называются присушками, а на утрату этого чувства — отсушками или остудою (от «стыть», «студить», «студеный», «стужа», «остуда» — нелюбовь, ненависть; «постылый» — немилый; сравни: охладеть в любви). Для того, чтобы уничтожить в ком-нибудь любовь, надобно погасить в нем пыл страсти, охладить внутренний сердечный жар… Заговоры на любовь, или присушки, состоят из заклинаний, обращенных к божественным стихиям весенних гроз: к небесному пламени молний и раздувающим его ветрам.
»Встану я и пойду в чистое поле. Навстречу мне Огонь и Полымя и буен Ветер. Встану и поклонюсь им низешенько и скажу так: гой еси, Огонь и Полымя! Не палите зеленых лугов; буен Ветер! Не раздувай полымя; а сослужите службу верную, великую: выньте из меня тоску тоскучую и сухоту плакучую, понесите ее через боры — не потеряйте, через пороги — не уроните, через моря и реки — не утопите, а вложите ее в мою красную девицу — в белую грудь, в ретивое сердце, и в легкие, и в печень, чтоб она обо мне тосковала и горевала денну, ночну и полуночну, в сладких яствах бы не заедала, в меду, пиве и вине не запивала«.
Присушки наговариваются большею частью на хлеб, вино или воду, и эти наговорные снадобья даются при удобном случае тому, кого хотят приворожить; произносятся они и на след, оставленный ступнею милого человека, и на ласточкино сердце, и вороново перо.
На те же предметы наговариваются и остуды, и самое заклятие обращается к тем же стихиям — грозе, ветрам и воде как символу дождя: «Гой еси, река быстрая! Прихожу я к тебе по три зари утренние и по три зари вечерние с тоской тоскучей, с сухотой плакучей, мыть и полоскать лицо белое, чтобы спала с моего лица белого сухота плакучая, а из ретива сердца тоска тоскучая. Понеси ты тоску, быстра реченька, своею быстрою струею и затопи ты ее в своих валах глубоких, чтобы она ко мне не приходила«.
Заговорное слово обладало мощью и силою волшебства и стихии.
Иногда при произнесении заговоров совершались и некие магические действия — очерчивание колдовского круга, чтобы сквозь него не проникла нечистая сила, питье заговоренной воды больным и т.п. При произнесении проклятия на погибель врага почиталось необходимой принадлежностью обряда погасить зажженную свечу. Такая свеча называлась задушной, или забидящей. Иногда забидящую свечу зажигали с нижнего конца или, ломая ее пополам, затепливали с середины.
(По А. Афанасьеву)
Е.А. Грушко, Ю.М. Медведев
"Русские легенды и предания"
